Речь адвоката по уголовному делу об убийстве

Опубликовано

Оправдательный приговор по обвинению в убийстве

Мы с гордостью сообщаем, что в арсенале побед наших юристов, имеется оправдательный приговор, по обвинению в двойном убийстве, что в сложившихся условиях Российской судебной системы по уголовным делам несомненно является лучшим подтверждением таланта и профессионализма ЮРИСТА.

В результате защиты адвоката Кочеткова С.Н. был вынесен Оправдательный приговор Верховным судом Республики Коми был вынесен по делу № ДЕЛО № 2-8/2006 (2-47/2005), ст.ст.105 ч. 1 , 30 ч. 3, 105 ч. 2 п. «а» УК РФ., а именно убийство, а так же покушение на убийство двух и более лиц.

В настоящей статье мы публикуем Защитную Речь в прениях нашего адвоката Кочеткова Сергея Николаевича, которая была положена Судом в описательную часть Оправдательного приговора

РЕЧЬ АДВОКАТА КОЧЕКОВА С.Н.

( по делу ДЕЛО № 2-8/2006 (2-47/2005)) Рассмотренного Верховным Судом Республики Коми)

Моего подзащитного обвиняют в совершении преступлений, предусмотренных п. ст.ст.105 ч. 1 , 30 ч. 3, 105 ч. 2 п. «а» УК РФ., а именно убийство, а так же покушение на убийство двух и более лиц.

Полагаю, что деяния, в которых обвиняют моего подзащитного не доказано, а именно, что О. П.П. совершил убийство Т. Александра Эрнестовича и покушение на убийство Т. Анатолия Турсуновича.

Всё обвинение О. основывается только на показаниях Т. А.Т., и производными от которых являются показания остальных допрошенных лиц ( Ш., С., Т. С.П., К., Г. и др.), которые узнали о возможном виновнике совершённого преступления от данного потерпевшего.

Единственное доказательство — показания Т.А.Т. противоречивы и непоследовательны. Так в оглашённых показаниях (первых) от 4 января 2005г. Т. А.Т. показал, что при нанесении О. удара ножом его брату Т. А.Э. последний сидел на диване. Однако в ходе проведения судебно — медицинской экспертизы от 25.02.2005г.,было выяснено, что у Т. А.Э. обнаружены переломы ребёр которые получены одномоментнос ножевыми ранениями, при этом согласно показаниям допрошенных свидетелей до рассматриваемых событий у Т. А.Э. не было никаких признаков перелома ребёр ( показания Т. А.Т., Щ., К.) полагаю, что именно с этим фактом произошли изменения показаний Тар А.Т., который впоследствии стал утверждать, что перед нанесением удара его брат встал. При этом данная попытка подогнать показания под обстоятельства дела установленные экспертизой является не успешной, так как Т. А.Т. в своих изменённых показаниях, говорит, что его брат упал на диван, по середине, и подтверждает этот факт после просмотра видео записи, сделанной при осмотре места происшествия, однако, невозможно получить переломы ребер ударившись о середину дивана, то есть о его мягкий угол, данное утверждение было подтверждено опрошенным в ходе судебного заседания судебным экспертом М., проводившим судебно медицинскую экспертизу в отношении погибшего Т. А.Э. То есть при обстоятельствах указанными Т. А.Т., остается не выясненным вопрос, каким образом у Т. А.Э. образовались переломы ребер. В этом же протоколе допроса от 4 января 2005г., Т. А.Т. говорит, что не помнит, куда О. ударил брата, при допросе от 14 февраля 2005г., так же не помнит куда О. ударил брата, затем, при допросе в суде вспоминает ( спустя три года), что удар имел место в район шеи, при этом он это видел боковым зрением, ( наличие бокового зрения вызывает сомнения у стороны защиты и полагаю обстоятельства установленные боковым зрением не могут быть положены в основу приговора суда) зато в показаниях Т. А.Т. на предварительном следствии, говорит, что О. ударил брата два или три раза, затем меняет свою точку зрения и говорит, что видел только один удар. Так же в протоколе от 14 февраля 2005г. Т. говорит, что О. при К. и А., достал нож и высказал угрозу убийством, однако и К. и А. отрицают данный факт. В первом протоколе допроса от 4 января 2005г., Т. не указывает на слова О. П.П. «ну всё этот готов», которые он яко бы слышал, после совершения преступлений. Впоследствии опять меняет в этой части свои показания и указывает на наличие указанной фразы у О. П.П., что так же вызывает сомнения, так как Т. утверждает, что от удара потерял сознание, как же потом без сознания он мог, что то слышать. Исходя из обстоятельств указанных Т. О. будучи уверенным в смерти обоих братьев, разговаривал и сообщал детали важные впоследствии для квалификации преступлений сам себе. Полагаю, данное обстоятельство так же связано с попыткой подогнать обстоятельства дела под объём обвинения, а именно безосновательно обвинить моего подзащитного в наличии умысла на убийство двух и более лиц. Так в обвинении сказано, что О. не смог довести свой умысел на убийство Т. А.Т. до конца, так как последнему была оказана медицинская помощь. Однако Т. А.Т. была оказана медицинская помощь, спустя продолжительное время после нанесения ножевых ранений, при этом Т. А.Т. после ножевых ранений, самостоятельно передвигался ( дошёл до соседки попросил её вызвать скорую помощь и вернулся обратно домой), в деле нет ни одного доказательства, даже намёка, на то, что если бы Т. не была оказана медицинская помощь, он бы мог умереть. На основании изложенного, полагаю, что судом изначально неверно квалифицированы действия, моего подзащитного в отношении Т. А.Т., и должны быть переквалифицированы по ч. 4 ст.111 УК РФ.

Все показания Т. А.Т. противоречат показаниям, первых, незаинтересованных свидетелей, которые разговаривали с ним, а именно оглашённым показаниям фельдшера К. ( л.д. 28 – 30) которая показала, что со слов Анатолия ( Т.) далее по тексту «О. вытащил нож и сказал, что он сейчас, кого – нибудь зарежет, после этого ударил Толика ножом в грудь. От удара Толик потерял сознание» Оглашённые показания милиционера Г., так же первого общавшегося с Т. А.Т. ( л.д. 16-18) «Толик сказал, что его Павел порезал. Этот Павел пил вместе с братьями потом сказал, что сейчас кого нибудь завалю. После этих слов Павел ударил Толика ножом в грудь. Толик потерял сознание, а когда очнулся ( и только после этого) увидел Сашу лежащего на диване». То есть он ни как не мог видеть кто убил его брата. Заметим, что приведённые показания фельдшера и милиционера, которые первыми оказались на месте происшествия, полностью согласуются между собой.

При указанных мной обстоятельствах, полагаю, выводы суда, что показания Т. А.Т. последовательны и не противоречивы, не соответствуют фактическим обстоятельствам по делу, так как опровергаются доказательствами рассмотренными в суде.

Показания Т. А.Т. полностью опровергаются проведёнными экспертизами, Т.А.Т. утверждает, что в этот день кроме братьев и О. в квартиру никто не заходил, К. и А. заходили не надолго, спиртное с ними не распивали, конфликтов с ними не было. Согласно показаний А. и К. рюмок и бутылок в комнате Т. последние не дотрагивались.

Однако в ходе проведённой дактилоскопической (л.д. 225 – 228) след пальца руки обнаруженной на бутылке водки «Столичная», изъятой при Осмотре места происшествия, А ТАК ЖЕ СЛЕД ПАЛЬЦА РУКИ ОБНАРУЖЕННОЙ НА СТОПКЕ, ИЗЪЯТОЙ ПРИ ОМП – ОСТАВЛЕНЫ НЕ О. П.П., не Т. А.Э., не Т. А.Т. При этом, ОМП обнаружены только три рюмки, согласно показаний Т. А.Т. и О. П.П., они целый вечер пили из трёх рюмок ( ещё Т.А.Э.), в итоге выпили несколько бутылок водки. В приговоре Суда, это обстоятельство, объясняется тем, что рюмки несколько дней не мылись, и как следствие могли сохранится пальцы неустановленных лица, это весьма сомнительное предположение. И если и могли быть наложения отпечатков пальцев, то только более свежих на более старые, то есть лица последнего пользовавшегося рюмкой. В любом случае, данное важное обстоятельство должно было быть установлено предварительным следствием или судом, в тем более круг лиц находящихся у Т. был определён.

Из выводов биологической экспертизы ( л.д. 230 – 243) следует, что кровь найденная при осмотре места происшествия на ковре и на туалетной бумаге, не могла произойти от братьев Тар, возможно могла произойти от О., либо от смещения крови О. с кровью Т.. Однако согласно установленных обстоятельств по делу крови О. не могло быть в квартире Тар, это так же подтверждается судебно медицинской экспертизой в отношении О., согласно которой никаких повреждений у О. обнаружено не было. Суд, опровергая данное доказательство защиты, указывает в приговоре, исследовались около 50 образцов со следами крови. Непонятно каким образом данное обстоятельство может ставить под сомнения приведённые выводы экспертизы, наличие в квартире крови неустановленного лица.

Данные неопровержимые результаты экспертиз опровергают показания Т.А.Т., на которых строится обвинение моего подзащитного в приговоре, и рассматривая их в совокупности становится совершенно очевидно, что в данный злополучный вечер, в квартире Т., кроме братьев и О., находилось неустановленное следствием лицо, которое и могло быть причастным к преступлению и однозначно свидетельствует о несоответствии показаний Т. А.Т. фактически установленным обстоятельствам по делу.

Т. А.Э., согласно проведённой экспертизе, на момент причинения смерти, находился в состоянии сильного алкогольного опьянения. Согласно показаний Т. А.Т. и О. они пили наравне с братом Т., то есть Т.А.Т., находясь в сильном алкогольном опьянения, согласно показаний свидетелей-соседей злоупотребляющий спиртными напитками, мог просто не помнить событий вечера 3 января 2008г., и указать на О. просто как на последнего человека, которого видел ещё в адекватном состоянии, а затем восстанавливать, происходящие с помощью сотрудников правоохранительных органов, проведённых экспертиз и т.п., поэтому его показания нестабильны, противоречивы и пытаются прогрессировать, в соответствии с предъявляемым О. обвинению, и установлению новых обстоятельств по делу.

Согласно показаний О. и М., которая долгие годы прожила по соседству с братьями Т., дверь в квартиру Т., часто оставалась, открытой, так же согласно показаниям, М. братья вели антиобщественный образ жизни, злоупотребляли спиртными напитками, устраивали пьянки с присутствием посторонних, имели конфликты, в частности с человеком, который был установлен как Александр К., кроме этого Т. А.Т. периодически избивал своего брата Т. А.Э., последнее было подтверждено и свидетелем обвинения Ш.

В противовес этому показания моего подзащитного О. не опровергаются ни одними объективными доказательствами по делу и подтверждаются другими свидетелями, в частности, что он покидал квартиру Т. При этом ссылка в приговоре, что мой подзащитный пришёл к Тар до 23 часов безосновательно, так как согласно его показаниям примерно в это время он как раз и мог прийти к Т., но не обязательно до 23 часов. Кроме этого в заключении эксперта сказано, что смерть Т. наступила, примерно в промежуток с 23 часов до 2 часов, а не чётко с 23 до 2 часов. Согласно показаний моего подзащитного в части появления крови на его одежде, О. показал, что поднимал и прислонял тело Тар к себе, при этом сначала одного потом другого брата, а не только вытирал руки в крови о свою одежду. Выводы суда о невозможности при данных обстоятельствах, получить наличие следов крови на одежде О., соответствующего характеру выявленных следов, носят предположительный характер, в любом случае требуют специальных познаний, при этом специалист по данному факту допрошен не был.

Суд при оценке доказательства ножа признал его допустимым. Однако данное доказательство было получено с нарушением норм Уголовно – процессуального кодекса РФ, а согласно ст. 50 Конституции РФ «при осуществлении правосудия не допускается, использование доказательств, полученных с нарушением федерального закона».

В соответствии со ст.74 УПК РФ к доказательствам относятся, в том числе и вещественные доказательства. Согласно ст. 75 УПК РФ – все доказательства должны быть получены в установленном законе порядке.

Согласно установленным обстоятельствам по делу, М. яко бы изъял данный нож при задержании подозреваемого О. по уголовному делу, имея поручения следователя на задержание подозреваемого, то есть должен был руководствоваться ст. 184 ч. 2 УПК РФ, таким образом, при изъятии ножа М., произвёл личный обыск подозреваемого, который регламентируется УПК РФ и проводится в присутствии понятых. При этом М. не мог этого не знать, так как имел достаточный, свыше 10 лет опыт оперативной работы связанной с раскрытием особо тяжких преступлений против личности. Ничто не мешало М., согласно законодательству РФ, применить к подозреваемому спецсредство-наручники и в рамках УПК РФ получить допустимые доказательства. При этом задержание происходило 4 января 2005 года, и об изъятии возможного орудия преступления М. сразу же доложил следователю, который изъял одежду подозреваемого в тот же день, но не посчитал нужным изъять нож, который или другой был изъят следователем у М. только 14 февраля 2005 года, то есть спустя больше месяца. При данных обстоятельствах считаю, нельзя идентифицировать данный нож, как принадлежащий моему подзащитному. Учитывая так же тот факт, что О. чётко назвал примету, согласно которой этот нож не его, а именно наличие на лезвии прорезов, при этом Т. опознал нож только по общим признакам, цвет ручки красный, выкидной, что не исключает, возможности наличие в уголовном деле лишь совпадающего по общим признакам ножа.

У О. не было мотивов, поводов, целей к совершению преступления, что так же подтверждается обстоятельствами по делу.

Согласно ст. 49 Конституции РФ — «Обвиняемый не обязан доказывать свою невиновность. Неустранимые сомнения в виновности лица толкуются в пользу обвиняемого.»

На основании вышеизложенного, а именнона неопровержимые доказательства невиновности,

Речь адвоката по уголовному делу об убийстве

АДВОКАТЫ
ЮРИДИЧЕСКИЕ
УСЛУГИ

СУДЫ г.МОСКВЫ

НОВОСТИ
О ПРОЕКТЕ
РЕКЛАМА
ТРИБУНА

ГАЗЕТА
БИЗНЕС-АДВОКАТ

ЖУРНАЛ
ДОМАШНИЙ АДВОКАТ

ПОДПИСКА

В декабре 2004г. в г. Долгопрудном на берегу Котовского залива был найден изуродованный труп молодого человека, у которого отсутствовали ребра слева, с множеством резаных ран головы, щитовидного хряща, проникающее ранение грудной клетки. Был отрезан половой орган и вложен в рот трупа. У органов следствия возникла версия, что убийство было совершено на сексуальной почве. Убийцей могло быть лицо с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Обвинение было предъявлено моему подзащитному Пименову.

Предложения адвоката в порядке ст.292 ч.7 УПК РФ

Мой подзащитный обвиняется в совершении тяжкого преступления, за которое предусмотрено одно из самых суровых мер наказания. Вынося обвинительный приговор и тем более по тяжкому преступлению суд должен располагать неопровержимыми, непротиворечивыми доказательствами вины подсудимого, о чем собственно и говориться в ст.302 ч.4 УПК РФ.

А какие же доказательства имеются по данному уголовному делу? Я позволю себе начать исследование доказательств в том порядке, в каком они исследовались судом.
Допрошенный в ходе судебного заседания потерпевший – дед погибшего пояснил, что его внук проживал совместно с дедом. Мальчик был послушный, ночевал почти всегда дома, за редким исключением у своей девушки, спиртного почти не употреблял. Когда же внук пропал и отсутствовал более двух недель, это не вызвало у деда никакого беспокойства, он не сообщил в милицию, а только созвонился с несколькими знакомыми внука. Хотя он же на предварительном следствии утверждал, что внук пропал не в конце октября, а 3 или 4 ноября. Причем, замечу, что было сказано «не в начале ноября», «не в конце октября», а была названа точная дата – 3 или 4 ноября (л.д. 160). Убийство же, согласно обвинительному заключению, произошло 31 октября. Почему же потерпевший поменял свои показания данные на предварительном следствии? На следствии на него никто не оказывал давления, не угрожал. Или потерпевший, выполняя чью то волю, пытается в суде оговорить Пименова?

Кроме того, показания потерпевшего противоречат показаниям свидетеля Андриевского – брата убитого. Андриевский в суде утверждает, что девушки у брата не было. Где же, в таком случае, мог находиться погибший в течение 2 недель, что это не вызвало подозрений у деда и у брата? Не значит ли это, что погибший был убит значительно позже 31 октября? Да и сам свидетель Андриевский поменял свои показания данные на предварительном следствии в судебном заседании. Он начинает утверждать, что его брат пил редко. На предварительном следствии говорил обратное, что брат любил выпить. Дату, когда пропал его брат, он забывает. А на предварительном следствии утверждал, что брат пропал 3 или 4 ноября. Далее свидетель в суде говорит, что не знает и времени, когда брат ушел из дома, т.к. он спал в это время. Но на предварительном следствии он называет не только дату, но и время, а именно 14 часов, именно в это время погибший уходил из дома. А перед уходом они разговаривали, и погибший сказал, что пошел гулять.

Свидетель Андриевский и далее дает неправдивые показания, утверждая, что с Пименовым по телефону не общался. При этом в квартире, как говорит свидетель, кроме него и деда никого не бывает. Согласно распечаткам разговоров в период с 31 октября по 10 ноября 2004 г. Пименов трижды звонил в квартиру Андриевских, и общался как со свидетелем, так и с дедом. Своими ли словами говорят в суде потерпевший и свидетель? Почему и дед, и брат убитого скрывают, что общались по телефону с подсудимым? В свою очередь, подсудимый показывает, что он несколько раз звонил и деду и брату, говорил им, что у него был Андриевский, и что он забыл свою куртку. Почему вдруг они скрывают правду о том, что погибший ушел из дома 3 или 4 ноября. По всей вероятности, источником противоположных показаний потерпевшего и свидетеля являются иные лица, желающие, чтобы уголовное дело прошло через суд, и в отношении Пименова был вынесен обвинительный приговор.

В судебном заседании 7.12.05 мной было сделано заявление о том, что я слышал, как следователь прокуратуры Артеменко консультировала свидетелей Галкина, Федорова и Воробьева о том, какие показания надо давать в суде.

Сразу после этого при допросе в суде, Федоров меняет свои показания данные на предварительном следствии. А именно, на следствии он утверждал, что 6 ноября накануне своего дня рождения звонил и общался с погибшим и приглашал его на свой день рождения. Перепутать числа Федоров не мог, т.к. говорил, что звонил накануне своего дня рождения, 6 ноября. А день рождения 7 ноября. Таким образом, еще 6 ноября Андриевский был жив. Убийство Пименову вменяют 31 октября. Поскольку показания Федорова на предварительном следствии не укладывались в прокрустово ложе государственного обвинения и обеспечивали алиби Пименову, Федоров с подачи следователя прокуратуры отказался от своих показаний. На вопрос защиты «Почему на следствии им давались другие показания?» Федоров просто ответил, что он их не давал. Хотя в протоколе стоит его подпись. Федоров является свидетелем обвинения, и никто на следствии на него не мог оказывать давления. По всей вероятности, в тот период прокуратура еще сама не знала, когда произошло убийство и кому вменить это преступление. Поэтому показания Федорова, потерпевшего и брата убитого были записаны на следствии так, как они сами говорили, и как было на самом деле.

Допрошенные в качестве свидетелей Галкин, Федоров и Воробьев показали, что хорошо знакомы с Пименовым. И охарактеризовали его как человека не агрессивного, даже когда Пименов был пьян. Потерпевшего они также хорошо знали и характеризуют его также как не агрессивного человека. Что исключает возможность ссоры между ними и, тем более, такого кровавого убийства. Также они показали, что им известно, что Андриевский был у Пименова, но уехал от него. Характеризуя погибшего, они говорят, что он и курил, и пил, на дне рождения напивался сильно. И это – в малолетние годы. Невольно возникает вопрос, мог ли погибший, будучи 31 октября 2004 г. в сильной степени опьянения уйдя от Пименова, с кем-то еще провести несколько дней, продолжая пьянствовать?
Свидетель Вельган видела, как Андриевский выходил из квартиры Пименова 31 октября после 18 часов.

Согласно обвинительному заключению: после убийства Андриевского Пименов перетащил труп примерно на расстояние 700 метров, где снял с него одежду. Согласно заключению судебно-медицинской экспертизы труп сильно обезображен. Итак, чтобы выйти из дома, пройти метров 300-400 до места убийства, поссориться, убить, отрезать уши и обезобразить труп, а после перетащить его метров на 700, снять с него одежду и спрятать, – потребуется очень много времени. Сколько? Следственный эксперимент не проводился. Но мне представляется, что больше 30-40 минут. Ровно столько отсутствовал Пименов в квартире. А данное время подтверждают свидетели: Пименова – мать подсудимого, и соседи – Калайджан и Дубровская, которые показывают, что Пименов отсутствовал в квартире примерно 30-40 минут (за 15-20 минут до приезда матери он с Андриевским ушел из дома, и минут через 15-20 после приезда матери один вернулся домой). Причем, Дубровская утверждает, что именно в эти 30-40 минут (в этот отрезок времени) она встретила Пименова у подъезда. Попросила его зайти к ней в квартиру и помочь ее дочери в установке компьютерной программы. И минут 10-15 Пименов пробыл у нее. Таким образом, путем несложных подсчетов можно определить, что Пименов отсутствовал вне дома и подъезда минут 15-25, что естественно недостаточно, для того чтобы, как я уже говорил, проделать все те действия, которые вменяют Пименову.

Далее все три свидетеля (Пименова, Калайджан и Дубровская), которые видели, как Пименов вернулся 31 октября около 17 часов домой, утверждают, что у подсудимого была чистая и сухая одежда. В то время как на улице моросил дождь. Кроме того, если учесть характер и локализацию телесных повреждений погибшего, а также то, что следствием Пименову вменяется то, что он перетаскивал труп, раздевал его и т.д. – нелепость обвинения проявляется сама собой. При таких телесных повреждениях вся одежда подсудимого должна была бы быть в крови и грязи. К тому же, выводы проведенной судебно-биологической экспертизы также недвусмысленно говорят, что крови (чьей бы то ни было) на одежде Пименова не обнаружено.

Все обвинение Пименова строиться на его чистосердечном признании, на допросе, проведенном сразу после этого, и протоколе проверки показаний на месте. Однако в суде Пименов заявил, что данные чистосердечные показания он давал под давлением сотрудников милиции. Также в качестве давления его, как бывшего сотрудника ГИБДД, посадили в изоляторе в общую камеру. Что является недопустимым.

Суд, несмотря на возражения адвоката, допросил в судебном заседании сотрудников милиции, которые допрашивали Пименова и добивались от него несуразных, но признательных показаний. Вполне естественно, что данные сотрудники, конечно же, в суде показали, что никакого давления они не оказывали. Суд не имел права в судебном заседании проводить проверку заявления Пименова о том, что на него оказывалось давление со стороны оперативных сотрудников.
Допрошенный в судебном заседании начальник криминальной милиции Кузнецов дал ложные показания, которые противоречат опять-таки материалам предварительного следствия. Так, в деле имеется ответ ОВД за подписью Кузнецова (л.д.32), из которого видно, что оперативными сотрудниками при «отработке» жилого сектора установлено: Андриевский приехал в Долгопрудный 8 или 9 ноября. В судебном же заседании Кузнецов говорит, что такой ответ он давал, основываясь на показаниях Пименова. Но из содержания вышеназванного ответа не следует, что Кузнецов давал ответ на показаниях Пименова. Кроме того, в материалах дела нет ни одного показания, в которых бы подсудимый говорил, что Андриевский приезжал к нему 8 или 9 ноября. Таким образом, очередной свидетель обвинения в суде дает ложные показания.

С другой стороны, если Андриевский действительно приезжал 8 или 9 ноября, становиться понятным, почему дед убитого так долго не разыскивал своего внука. Поскольку внук пропал не 31 октября, а 8 или 9 ноября.

Допрошенные в судебном заседании свидетели Корнилова и Маланин показали, что знали Пименова давно. Характеризуют его с положительной стороны. Как спокойного и не агрессивного человека. Не способного на преступления и уж тем более, такого как убийство.

Учитывая все вышеизложенное, защита считает, что вина Пименова в инкриминируемом ему убийстве полностью не доказана. Имеется множество неопровержимых и последовательных свидетельских показаний, обеспечивающих алиби моего подзащитного и доказывающих его невиновность. В то же время свидетели обвинения и потерпевший поменяли свои показания в судебном заседании.

Прошу суд вынести в отношении моего подзащитного Пименова оправдательный приговор в соответствии со ст.302 ч.2 п.2 УПК РФ, поскольку подсудимый не причастен к совершению преступления.

«ТРУНОВ, АЙВАР И ПАРТНЁРЫ»

Международная Юридическая фирма

основана в 2001 году

«TRUNOV, AYVAR & PARTNERS»

International Law Firm

Выступление в Прениях Адвоката потерпевших по делу «Школьного стрелка».

«ТРУНОВ, ÁЙВАР И ПАРТНЕРЫ»

КОЛЛЕГИЯ АДВОКАТОВ города Москвы

125080, Москва, Волоколамское шоссе дом 15/22

«____»______ 201__ №_______

на №_____ от «___»___ 201__

ФЕДЕРАЛЬНОМУ СУДЬЕ

БУТЫРСКОГО

районного суда города Москвы

Шелеповой Юлии Владимировне

Трунова Игоря Леонидовича

в интересах потерпевших Кириловых

ПРЕНИЯ

Уважаемый Суд. Уважаемые участники процесса.

Государственный обвинитель, выступая в прениях, обстоятельно и подробно изложила обстоятельства обвинения по уголовному делу.

Потерпевшая сторона считает, что предъявленное Гордееву С.В. обвинение, предусмотренное ч.4 ст.206, п. «к» ч.2 ст.105 УК РФ, захват заложников и убийство, нашли свое полное подтверждение в ходе судебного следствия.

Однако, по мнению потерпевшей стороны, к подсудимому Гордееву С.В. не могут быть применены принудительные меры медицинского характера, и он должен быть осужден к отбыванию уголовного наказания в местах лишения свободы по следующим основаниям.

Потерпевшие считают, что судебная экспертиза, которая была проведена Гордееву С.В. в ходе предварительного следствия не может являться допустимым доказательством и должна быть исключена из числа доказательств по уголовному делу, в чем потерпевшая сторона дополнительно убедилась в ходе допроса в судебном заседании эксперта Чибисовой Ирины Анатольевны.

Как ранее заявлялось, на основании постановления следователя по особо важным делам Главного следственного управления Следственного комитета РФ Лаврецкого Ю.М. от 07.03.2014 г. по делу была назначена стационарная комплексная судебная психолого-психиатрическая экспертиза в отношении Гордеева С.В.

1) Судебный эксперт – лицо процессуально независимое. Гарантией независимости судебного эксперта является надлежаще отобранная «Подписка» о предупреждении экспертов об уголовной ответственности за дачу заведомо ложного заключения по ст. 307 УПК РФ, а также разъяснение экспертам их прав и обязанностей в соответствии со ст. 57 УПК РФ.

Как известно, согласно ч. 1 ст. 199 УПК РФ, если принято решение о производстве судебной экспертизы в экспертном учреждении, то следователь направляет руководителю этого экспертного учреждения постановление о назначении судебной экспертизы и материалы, необходимые для ее производства. В силу ч. 2 ст. 199 УПК РФ руководитель экспертного учреждения после получения постановления поручает производство судебной экспертизы конкретному эксперту или нескольким экспертам из числа работников данного учреждения и уведомляет об этом следователя.

В соответствии со ст. 14 Федерального закона от 31.05.2001 N 73-ФЗ (ред. от 25.11.2013) «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации», руководитель обязан:

по получении постановления или определения о назначении судебной экспертизы поручить ее производство конкретному эксперту или комиссии экспертов данного учреждения, которые обладают специальными знаниями в объеме, требуемом для ответов на поставленные вопросы;

разъяснить эксперту или комиссии экспертов их обязанности и права;

по поручению органа или лица, назначивших судебную экспертизу, предупредить эксперта об уголовной ответственности за дачу заведомо ложного заключения, взять у него соответствующую подписку и направить ее вместе с заключением эксперта в орган или лицу, которые назначили судебную экспертизу.

Закон говорит о том, что подписка отбирается до начала производства экспертного исследования. Как следует из постановления следователя о назначении судебной экспертизы от 7.03.2014г. главному врачу ФГБУ «ГНЦССП им В.П. Сербского» Минздрава России было поручено разъяснить экспертам права и обязанности, предусмотренные ст. 57 УПК РФ и предупредить об уголовной ответственности по ст. 307 УК РФ (т. 17 л.д. 88-91).

Таким образом, как следует из смысла закона, подпись под текстом подписки эксперт должен поставить до начала производства каждой конкретной экспертизы – именно в тот момент, когда ему руководитель вручает постановление о назначении экспертизы.

Эксперты могут приступить к производству экспертизы только после разъяснения им положений ст. 57 УПК РПФ, 307 УК РФ и дачи соответствующей подписки. Аргументы эксперта Чибисовой И.А. о том, что эксперты дают подписку при поступлении на работу, в данном конкретном случае, в институт имени Сербского, по нашему мнению не выдерживает критики, поскольку, во-первых, эксперт должен давать подписку при производстве конкретной экспертизы, во-вторых, суду не представлены документы, свидетельствующие о том, что эксперты давали такую подписку.

Изучение материалов уголовного дела показало, что подписка о разъяснении прав и обязанностей экспертам находится на стр. 3 Заключения.

На стр. 1 имеется дата 08 апреля 2014 года, на стр. 3 указано, что производство экспертизы окончено «18» апреля 2014 г.

Таким образом, сам текст заключения №280 от 08 апреля 2014 г. должен был быть распечатан не ранее 18 апреля 2014 года.

Следовательно, подписи экспертов за разъяснение им прав, обязанностей и ответственности были получены не ранее 18 апреля 2014 года, т.е. уже после завершения производства экспертизы, т.е. 18 апреля 2014 г. (или позже), а не 20 марта 2014 г., когда экспертиза была начата. Данные обстоятельства эксперт Чибисова И.А. подтвердила в ходе ее допроса в судебном заседании.

Таким образом, в ходе производства и составления Заключение судебной комплексной психолого-психиатрической комиссии экспертов за №280, датированной 08 апреля 2014 года, были допущены существенные нарушения положений ст. 14 Федерального закона «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации» № 73-ФЗ от 31.05.2001г., согласно которой руководитель судебно-экспертного учреждения обязан взять у эксперта подписку и направить ее вместе с заключением в орган или лицу, назначившему экспертизу; ст. 57,62 УПК РФ и ст. 307 УК РФ.

Настаиваем, что данные обстоятельства свидетельствуют о том, что Заключение судебной комплексной психолого-психиатрической комиссии экспертов за №280, датированной 08 апреля 2014 года, получено с нарушением требований УПК РФ, является недопустимым, не имеет юридической силы и не может использоваться для доказывания любого из обстоятельств, предусмотренных статьей 73 УПК РФ, в том числе (п. 7) обстоятельства, которые могут повлечь за собой освобождение от уголовной ответственности и наказания.

2) По мнению потерпевшей стороны, в пользу недопустимости Заключения судебной комплексной психолого-психиатрической комиссии экспертов за №280 свидетельствует и то обстоятельство, что оно содержит в себе признаки фальсификации.

Изучение материалов дела показало, что Заключение судебной комплексной психолого-психиатрической комиссии экспертов за №280, датированной 08 апреля 2014 года (стр. 1) заключения.

На стр. 3 Заключения имеется следующий текст:

«На экспертизу в ФГБУ «ГНЦССП им В.П. Сербского» Минздрава России подэкспертный поступил 20.03.2014г.

Начато «20» марта 2014г.

Окончено «18» апреля 2014г.»

Таким образом, сам текст экспертизы был изготовлен за 10 дней до ее окончания. Т.е. можно сделать вывод, что ещё до окончания производства экспертизы (т.е. заранее) заключение уже было изготовлено и подписано экспертами.

Аргументы о том, что исследование закончено 08 апреля 2014 г. и поэтому экспертиза датирована именно этой датой необоснованны и не могут быть приняты судом.

3) Статья 195 УПК РФ регламентирует порядок назначения судебной экспертизы.

Часть 3 названной статьи гласит, что, следователь знакомит с постановлением о назначении судебной экспертизы подозреваемого, обвиняемого, его защитника, потерпевшего, его представителя и разъясняет им права, предусмотренные статьей 198 УПК РФ. Об этом составляется протокол, подписываемый следователем и лицами, которые ознакомлены с постановлением.

При этом следует учитывать, что потерпевшие и иные лица, должны иметь возможность реализовать свои права, предусмотренные ст. 198 УПК РФ, что может быть достигнуто только в случае ознакомления их с постановлением о назначении экспертизы до ее проведения, а не во время или после производства экспертизы.

Изучение материалов дела показало, что до начла производства экспертизы с постановлением следователя от 7.03.2014г. о назначении судебной комплексной психолого-психиатрической комиссии экспертов были ознакомлены обвиняемый Гордеев С.В., его законный представитель и его защитник, и потерпевшая Бушуева Е.А.

Остальные потерпевшие были ознакомлены с постановлением о назначении экспертизы либо в период ее проведения, либо по окончании производства экспертизы и составления заключения (с08.04 по 30.05.2014г.).

Потерпевшая сторона считает, что были существенно нарушены права, предусмотренные ст. 198 УПК РФ, они были лишены права:

1) знакомиться с постановлением о назначении судебной экспертизы;

2) заявлять отвод эксперту или ходатайствовать о производстве судебной экспертизы в другом экспертном учреждении;

3) ходатайствовать о привлечении в качестве экспертов указанных ими лиц либо о производстве судебной экспертизы в конкретном экспертном учреждении;

4) ходатайствовать о внесении в постановление о назначении судебной экспертизы дополнительных вопросов эксперту.

На основании вышеизложенного можно сделать вывод, что заключение экспертизы должно быть признано недопустимым доказательством, поскольку:

  • нарушен процессуальный порядок назначения и производства экспертизы;
  • потерпевшие не были своевременно ознакомлены с постановлением о назначении экспертизы;
  • потерпевшим своевременно не были разъяснены права, предусмотренные ст. 198 УПК РФ, в связи с чем, они ими не могли воспользоваться;
  • заключение эксперта не обосновано и вызывает сомнение;
  • экспертам не были разъяснены их права и обязанности;
  • эксперты не были предупреждены об ответственности за дачу заведомо лож­ного заключения.

Таким образом, потерпевшая сторона просит признать Заключение судебной комплексной психолого-психиатрической комиссии экспертов №280 в отношении подсудимого Гордеева Сергея Викторовича (т. 17 л.д. 119-139) – недопустимым доказательством.

На основании вышеизложенного, руководствуясь ст. 443 ч. 5 ПРОШУ

Признать, что психическое расстройство Гордеева С.В. не установлено и вынести постановление о возвращении уголовного дела прокурору в соответствии со статьей 237 УПК РФ для составления обвинительного заключения и направления дела в суд с обвинительным заключением.

Речь адвоката в защиту обвиняемого в убийстве

Речь, которую произнес адвокат по уголовным делам И.Д. Брауде в защиту обвиняемого в убийстве А.И. Маркова.

Товарищи судьи! Это дело в наши дни совершенно необычно как с тематической, так и с общественной точки зрения. Убийство или самоубийство — сама ли покончила с собой Аня Лыткина или зарезал ее Анатолий Марков? — вот вопрос, который стоит перед вами и ждет вашего разрешения.

Прежде чем изложить свою точку зрения, мне хотелось бы сделать несколько замечаний в связи с особенностями настоящего дела.

В течение этих дней я с большим волнением наблюдал развертывавшуюся перед нами картину человеческих отношений. Мы слушали допрошенных судом свидетелей, и перед нами раскрывался уголок жизни, такой необычной и такой непохожей на нашу повседневную советскую жизнь.

Мы наблюдали здесь удивительное легкомыслие в отношениях людей друг к другу. Мы слышали о вероломстве, об обманах, видели недопустимое отношение к семье, к браку, к моральным обязанностям по отношению к друзьям. Мы слышали здесь о таких явлениях, которые не типичны для нашего времени и чужды советским людям. Мне казалось порой, что мы участвуем в разборе какого-то дела в духе бульварных романов далекого прошлого, с их «жгучими страстями», необузданной ревностью, кошмарными убийствами и самоубийствами. Все это так далеко от нас, и хочется верить, что никогда больше не повторится, а отношения эти — лишь кривое зеркало человеческих отношений и возникли они где-то на задворках нашей жизни, наперекор морали нового, советского общества, как контраст облику советских людей. Естественно, что только на фоне такой жизни, чуждой советским людям, таких отношений и могут возникать самоубийства и подобные этому трагические случаи.

Слушая речь прокурора, в особенности вторую часть, я испытывал некоторую тревогу, так как, может быть, незаметно для самого себя прокурор подменял отсутствующие улики возникшим у него в течение этого дела вполне естественным чувством антипатии к моральному облику подсудимого. В этом — большая опасность для правильного решения дела. Безусловно, Марков не вызывает симпатии. Но было бы страшно для советского правосудия, если бы отсутствующие в деле улики подменялись чувством антипатии к подсудимому, если бы отсутствие доказательств или слабость их восполнялась стремлением изолировать его во что бы то ни стало и желанием исключить из общества, потому что он морально-распущенный человек.

Я убежден, однако, что если такое настроение и сказывалось в речи прокурора, то оно никак не может отразиться на приговоре суда. От советского суда, каков бы ни был подсудимый, какие бы отрицательные чувства он ни вызывал к себе, мы вправе ожидать точного и конкретного выполнения советского закона, требующего, чтобы человек был осужден лишь при доказанности вины, независимо от того, что он собой представляет, хотя бы он и был до глубины души испорчен. Важно одно— подсудимый совершил данное преступление или не совершил. И это одно должно решить его участь в нашем суде.

Я еще хотел бы сказать прокурору. Он в своей речи крайне критически отнесся к постановлению, которым это дело однажды было прекращено. Однако должен отметить, что в постановлении о возобновлении дела я не нашел каких-либо более убедительных мотивов.

Характерно, что и обвинительное заключение по этому делу и обвинительная речь прокурора по существу аргументированы одним и тем же — показаниями все той же Кисловой.

Кислова — единственная свидетельница по делу, которую здесь цитируют и так и этак и которой в одном верят, а в другом не верят, в одном с ней соглашаются, а в другом ее показания отвергают.

Вся беда в том, что у обвинения больше ничего в сущности и нет, а все остальное — разговоры, рассуждения, порой не лишенные остроумия и образности, психологические экскурсы, о которых мы поговорим несколько позднее. Нет прежде всего никакого фактического материала по основному моменту дела, то есть, что нож, которым нанесена Лыткиной смертельная рана, был взят Марковым и что он зарезал ее.

Вот по этому кардинальному вопросу здесь не имеется никаких доказательств.

Вы, товарищ прокурор, ссылаетесь опять-таки на показания Кисловой. Но вы забыли, что по существу Кислова здесь только формально свидетельница, что она еще совсем не так давно была по этому делу сообвиняемой, что она сидела вместе с Марковым в тюрьме и что, будучи обвиняемой, она, естественно, давала показания с единственной целью не быть уличенной в том, что нож в руки Лыткиной попал по ее вине.

Она давала показания как сообвиняемая, заинтересованная в том, чтобы исключить свою прикосновенность к самоубийству Лыткиной. Ее допрашивали и течение длительного периода как соучастницу Маркова в убийстве Ани . Лыткиной, и, естественно, что после освобождения из тюрьмы и допроса по прекращении дела она не могла не подтверждать показаний, уже данных ею ранее. Она дает их и сейчас и будет давать и впредь эти показания, так как она боится снова попасть в тюрьму. Тюрьма слишком памятна ей, как памятны и вызовы к следователю, допросы и ожидание суда.

Отсюда в ее показаниях неизбежные и непримиримые противоречия. Поэтому к ним необходимо относиться с величайшей осторожностью. Ее оговор не может не вызывать серьезнейших сомнений, потому что, повторяю, она здесь только формально свидетельница, а фактически она столь же заинтересованное лицо, как и Марков.

Вот почему для меня, вместе с вами наблюдавшего ее развязную манеру давать показания и ее наигранное спокойствие, было совершенно ясно, что она говорит неправду, и именно по тем моментам, которые являются для нее самой весьма опасными. Это становится совершенно очевидным, особенно при сопоставлении ее показаний на следствии и в суде с теми объяснениями, которые она давала, когда еще не была уверена, что будет арестована, когда под свежим впечатлением того, что произошло, она не имела возможности продумать положение и подготовиться к установочному поведению.

Вспомните показания тех людей, с которыми она столкнулась сразу же после смерти Ани Лыткиной: врача скорой помощи Мещериновой, соседа Крашенкова и оперативного работника уголовного розыска Зуева. Они все по этому поводу показывали одно и то же и у следователя и здесь, в суде, хотя никто из них друг друга раньше не знал. И вы, товарищ прокурор, как бы забыли о существовании этих показаний и не обратили внимания на то, что они полностью

совпадают с показаниями Маркова, который о существовании этих лиц раньше даже не слыхал.

Вы не можете, товарищ прокурор, не понимать все значение показаний этих свидетелей, а между тем вы забыли о них. Вы никого из них не вызвали в суд, даже не указали их в обвинительном заключении. Вы не вызвали людей, которые рассказывали о первых искренних, еще не установочных и не подготовленных объяснениях Кисловой о том, что произошло в ее комнате вечером двадцать седьмого ноября 1947 года.

Три вопроса, товарищи судьи, стоят сейчас перед вами. Первый — мог ли оказаться нож в руке Маркова, то есть он ли взял нож и совершил убийство? Второй — были ли у него мотивы для такого убийства? Третий — были ли у Ани Лыткиной мотивы для самоубийства?

Ответы на эти три вопроса решают дело. Но по сути решает дело ответ на один первый вопрос: действительно ли Марков взял нож в комнате Кисловой и с ним бросился на Лыткину?

Товарищ прокурор говорит, что по этому моменту в показаниях Кисловой нет противоречий, кроме мелочей, отмеченных им в его речи.

На самом же деле даже в таких показаниях Кисловой, которые проходят по следственному производству, при их сопоставлении обнаруживаются такие противоречия, которые бросаются в глаза своей логической несообразностью и явно нелепыми утверждениями. И у следователя и здесь Кислова показала, что как только она подошла к шкафу, Аня выскочила из него с криком «подлец!», а она стала прикрывать шкаф и поэтому не видела, что делалось позади нее, и не могла видеть, как Марков схватил нож из буфета.

Но разве это могло быть так? Зачем нужно было закрывать шкаф? Ведь в шкафу ничего не было, он был пустой, потому что из него все было вынуто заранее,

Вся эта провокация была заранее продумана и подготовлена Кисловой. Ей незачем было закрывать пустой шкаф в момент, когда, по ее словам, Аня выскочила из него с криком «подлец!». Естественным движением человека, когда из шкафа выскакивает с таким криком истерзанная ревностью женщина, было бы мгновенно, не теряя ее из виду ни на секунду, обернуться. Кислова утверждает, что не видела, что произошло, так как, закрывая шкаф, стояла спиной к Маркову и Лыткиной. Вздор! Все видела, все прекрасно знает, но рассказать не хочет.

Кислова говорит, что Марков мог, сидя на диване, протянуть руку и выхватить нож из буфета и что он знал, бывая у нее, куда она обычно кладет этот нож. Вспомните показания свидетельницы Боковой: после выпивки и закуски, за несколько часов до трагического события, кто-то из них — она или Кислова — положила этот нож на стол. Нелепо предположение, что Марков в какие-то доли секунды, пока Кислова открывала или закрывала шкаф (во что я не верю), мог сориентироваться и схватить нож из буфета, который, кстати сказать, был закрыт, и, если даже приоткрыт, то все же было необходимо открыть дверцу буфета. И все это он должен был сделать с такой быстротой, что Кислова не могла увидеть этого!

Нелепость такого предположения, мне кажется, очевидна. Прокурор оставил этот момент под некоторым сомнением, говоря, что нож должен был быть на виду. Но если на виду, то тем вероятнее, что со стола его могла взять и Аня Лыткина еще до того, как спряталась в шкаф. Вспомните показания свидетеля Крашенкова, который, застав рядом с трупом Ани Лыткиной Кислову, спросил ее, где был нож? Она ответила, что нож был на столе. И, наконец, сопоставьте мгновение, .в течение которого, по словам Кисловой, Марков мог взять нож, с тем, несомненно, более продолжительным промежутком времени, который был в распоряжении Лыткиной, когда Кислова ходила к парадной двери и открывала ее Маркову, поднимавшемуся в это время по лестнице.

Следственный эксперимент, на который ссылается товарищ прокурор, утверждая, что отсутствие Кисловой продолжалось 20 — 30 секунд, вызывает у меня естественное сомнение, даже если следователь быстро бегал при этом эксперименте. Но и при таком исчислении у Ани Лыткиной было достаточно времени, чтобы взять нож до возвращения Кисловой в комнату.

Можно ли при таком положении вещей серьезно утверждать, что нож взял Марков в тот момент, когда Кислова не могла этого видеть, и затем бросился с ножом на Лыткину?

Совершенно естественно, что прокурор уделил много внимания вопросу о мотивах, имеющихся в этом деле. Вы пытались, товарищ прокурор, и в этом вопросе идти путем исключения тех, у кого могли быть мотивы желать смерти Лыткиной, и доказывать, что они могли быть только у Маркова. Какие же мотивы к убийству Лыткиной обнаружили вы у Маркова?

Вы говорили о том, что он запутался в своих любовных связях, что ему нужно было разрубить этот узел, это окружение трех женщин, и что убийство Лыткиной вытекало из этого стремления. Но одновременно здесь возникла и другая версия, что Марков хотел жениться на Татьяне Кисловой и поэтому Аня Лыткина, являвшаяся соперницей Татьяны, мешала ему и, сблизившись с Кисловой, он решил путем убийства устранить это препятствие. Жизненно ли это?

Я уже говорил, к какому моральному и интеллектуальному типу людей я отношу Маркова. Подход к женщинам у него характерный именно для этого типа людей. Он — неглубокий, поверхностный и по существу равнодушный человек. Его влекло к этим девушкам, проходившим перед нами по делу, не подлинное чувство, не любовь, а привычка к беспорядочным отношениям, основанным, быть может, не столько на бурном темпераменте, сколько на половой распущенности. Поэтому, уходя от одной к другой или сожительствуя одновременно с ними, он не испытывает ни внутренней борьбы, ни конфликтов. Его не трогают волнения и переживания покидаемых им любовниц. Их слезы не волнуют его. Вспомните его рассказ о том, как, увидев, что у ворот его дома стоят и разговаривают Татьяна и Аня и обе плачут, он постарался отделаться от них и поскорее уйти. Он легко переходит от страстишки к страстишке, от одного неглубокого увлечения к другому, не испытывая даже настоящих приливов страсти. Не тревожась и не переживая, он остается по существу холодным и внутренне чужим своим подругам. Он плывет по поверхности жизни, не вникая в нее и не анализируя.

Уход от одной и переход к другой женщине для него не событие, которое могло бы взволновать его и вызвать на какие-либо решительные действия, на какие-либо романтические или рискованные поступки. У Маркова нет никакой необходимости разрубать какой-то узел, как это утверждает прокурор. Плачут обе соперницы, Аня и Татьяна! — это его не трогает. Он спокойно уходит. Ничто не мешает ему днем обедать с Аней Лыткиной, держать ее в своих объятиях, а двумя часами позднее по записке Татьяны спешить к ней на квартиру, уверять ее, что она у него единственная.

Может ли такой человек убить Аню, чтобы соединиться с Татьяной? Являлась ли Аня каким-нибудь серьезным препятствием для него, тем более что тогда его обещания жениться на Татьяне были не более реальными, чем такие же пылкие заверения Ане? При любой точке зрения на Маркова черты его характера и его отношения к женщине категорически исключают выдвигаемый прокурором мотив убийства им Лыткиной.

Прокурор наряду с утверждением, что убийство Марковым Лыткиной носило характер «импульсивный», выдвигал версию и об убийстве преднамеренном.

Попробуем стать на этот явно порочный путь.

Мог ли Марков заранее замыслить убийство? Вспомните, что, направляясь к Татьяне, он не только не знал, что там будет Аня, но боялся этого, боялся, очевидно, сцен, упреков и вообще лишнего беспокойства. А придя в комнату Татьяны, он раньше всего осведомился у нее, нет ли там Ани, и, не поверив ей, сам осмотрел обе комнаты. Это обстоятельство одинаково подтверждают Марков и Кислова. Одним этим моментом исключается всякая мысль о преднамеренности.

И, далее, появление Ани из шкафа в момент его любовных заверений и обещаний Татьяне было для него совершенно неожиданным и ошеломляющим. Могла ли в этот момент появиться мысль, так понравившаяся прокурору: «разрубить узел с тремя женщинами», близость с которыми его якобы тяготила? Но прокурор, как я здесь уже указывал, и в этом случае непоследователен, так как затем он снова переходит к мысли об «импульсивности». И в то же время говорит, что неожиданное появление Ани из шкафа и ее крик «подлец!» создали положение, при котором у Маркова «не было никакого иного выхода», как только убить ее. Но почему? Неужели товарищ прокурор полагает, что крик «подлец!» был настолько сильным ударом по самолюбию, что он мог вызвать только одну реакцию у Маркова — удар ножом.

Такая точка зрения прокурора совершенно не гармонирует, не вяжется со всем моральным обликом и психическим складом Маркова. Думаю, что в течение его легкомысленной жизни Маркова немало ругали и упрекали обманутые им женщины. И вряд ли он, уже переживший когда-то заключение в тюрьме, зрелый по возрасту человек, со значительным жизненным опытом, способен так остро реагировать на подобные неприятности. Нет, такие отчаянные вспышки не свойственны Маркову, они не в его характере, да и не было для них у него повода.

Непоследовательность позиций прокурора в этом вопросе сказывается и в другом моменте. Когда прокурор доказывал правильность прекращения дела Кисловой, которая до этого обвинялась в сговоре с Марковым об убийстве Лыткиной, он очень живо говорил здесь о том, что было бы глупо убивать по сговору в населенной квартире, среди бела дня, с явной перспективой немедленного разоблачения.

Но позвольте спросить вас, товарищ прокурор, разве эти же соображения не применимы к Маркову? Если бы он решил убить, зачем он стал бы делать это в той же населенной квартире, среди бела дня и также под угрозой немедленного ареста? Разве инстинкт самосохранения и элементарное чувство осторожности существуют только при сговоре двух и отсутствуют у убийц-одиночек? Не было ли бы и в данном случае такое убийство крайне «глупым», выражаясь вашими же словами? Где же логика?

И вывод из всего этого один — не было и не могло быть у Маркова никаких мотивов для убийства Ани Лыткиной.

Были ли у Лыткиной мотивы к самоубийству?

Товарищ прокурор говорил здесь о том, что все самоубийцы — обязательно душевно больные, а между тем Лыткина никаких признаков душевной болезни не проявляла.

Такую точку зрения прокурора об обязательной свя­зи между самоубийством и душевной болезнью отстаивал в свое время Крафт-Эбинг, но она давно отвергнута нашей передовой советской судебной психиатрией.

В нашей стране давно уже исчезли всякие социальные и экономические предпосылки для самоубийства. Случаи самоубийства единичны, и мы слышим о них все реже и реже. А между тем в дореволюционное время, особенно в годы реакции, а в капиталистических странах сплошь и рядом и сейчас, случаи самоубийства наблюдались и наблюдаются столь часто, что иногда они обращаются в общественное явление. Условия жизни и общественные отношения в большинстве капиталистических стран объясняют, почему это имеет место.

Мы знаем, что и сейчас во многих странах часты случаи самоубийства на почве безработицы, голода, безрадостной жизни. Развал семьи и разрушение ее внутренней гармонии, характерные для буржуазного брака, часто обусловлены прозаическими и корыстными интересами. Это также нередко является причиной насильственной смерти от собственной руки. И, наконец, чувство одиночества и безнадежности в этих условиях, чувство, обычно не знакомое советскому человеку, живущему в коллективе и спаянному коллективом, рождало и рождает мысль о самоубийстве. Но вместе с тем статистика знает немало случаев, когда самоубийство — результат общего потрясения, вызванного чувством невыносимой обиды, отчаяния, ревности и даже страстной неудовлетворенной любви.

Мне скажут, что и такие причины самоубийства не характерны для нашей эпохи, для целеустремленных советских людей. В этом нет никакого сомнения, и я уже говорил о том, что такие случаи весьма редки и что мы слышим о них все реже и реже. Но я говорил также и о том, что судьба столкнула Аню Лыткину с такими людьми, с такой средой, которая совсем не похожа на жизнь нашей советской молодежи. Та жизнь, которая прошла здесь перед нами, — это жизнь пустая и бесцельная, все интересы ее концентрировались вокруг танцев, любовных похождений, смены кавалеров и любовниц, выпивок и закусок.

Возможно ли, что из всей этой группы Аня Лыткина обладала наиболее цельным характером? Да, возможно. Мы слышали здесь показания о том, каково было ее чувство к Маркову. Она любила его по-настоящему, страдала от его непостоянства и болезненно переживала мысль о возможности полного разрыва с ним.

Прокурор, ссылаясь на показания матери Ани, стремился доказать, что эта любовь уже прошла, так как однажды Аня сказала матери, что прогнала Маркова. Да, быть может, такой случай и был, но ведь это была только временная ссора, после которой она вновь вернулась к нему и с еще большим чувством и привязанностью. Мать Ани говорила здесь, что ее дочь была жизнерадостной, что она никогда не говорила о самоубийстве. Имеет ли это утверждение матери какое-либо значение? Не всегда взрослые дочери говорят матери правду о своих интимных переживаниях, и, наконец, не всегда жизнерадостность женщины устраняет глубину ее ранимости под влиянием тяжелых психических травм и переживаний.

Так было и в данном случае. Болезненно любя Маркова, Лыткина тяжело переживает самую мысль о возможности разрыва с ним. Вспомните показания Боковой, которая была близка с Аней и Татьяной, а ранее и сама была любовницей Маркова. Еще на предварительном следствии она показала: «Еще до этого Аня на танцах мне сказала, что если Анатолий с ней жить не будет, то и она на свете жить не будет». Вчера в суде Бокова подтвердила эти слова Ани и рассказала еще о другом случае, когда незадолго до трагического конца Аня говорила ей, что она не представляет себе, как сможет жить без Маркова. А ведь в это время на ее пути появилась соперница — Татьяна Кислова, которая настойчиво и решительно стала между нею и Марковым, оспаривая ее права па него. Нам понятны чувства, которые переживала Аня, — боязнь потерять любимо­го человека, жгучее чувство ревности и оскорбленное самолюбие, и эти ее чувства бередила своим беззастенчивым поведением на глазах у нее Татьяна Кислова.

Обычно, когда есть подозрение, что смерть последо­вала от самоубийства, следственные органы интересуются, не высказывал ли самоубийца раньше мысли о самоубийстве. Вы, товарищ прокурор, рисуя Аню Лыткину жизнерадостней и уравновешенной женщиной, в своей речи ни разу не упомянули, что такие высказывания ярко проходят по этому делу. Вы ни словом о них не упомянули, как будто их и не было. А между тем таких высказываний более чем достаточно. О них говорили и на следствии и в суде. Говорила о них и сама Кислова. Напрасно вы предпочитаете умалчивать об этой части ее показаний. Ведь эти показания говорят и о силе чувства Ани к Маркову и о ее переживаниях а связи с этим.

Бокова предупреждала Кислову, что к Маркову приехала его законная жена с ребенком, что она, Бокова, сама была близка с ним и что сейчас он близок с Аней Лыткиной. И все это, как признала в суде сама Кислова, на нее не подействовало. И мы видим, что она настойчиво добивается его чувства, и, встретив Аню у ворот дома, где жил Марков, она ведет с ней откровенный разговор, при котором Аня говорит ей: «Я из-за него стала больная, сама жить не буду и его убью». А несколько позднее, когда они обе направлялись на квартиру к Кисловой, Аня сказала: «Я сегодня буду справлять свадьбу, а завтра меня будут хоронить». Эта фраза Ани во второй ее части оказалась пророческой.

Сопоставим все это и сделаем вывод.

С того момента, когда Лыткина стала сомневаться в искренности отношений к ней Маркова и когда у нее появился страх перед возможностью разрыва, в ее сознании мелькала мысль о самоубийстве, принимая все более отчетливые формы.

Встреча с Кисловой у ворот дома Маркова была для нее роковой. Она столкнулась лицом к лицу с соперницей, наглой и настойчивой, но верила еще в свои силы и в свою власть над Марковым. И когда Татьяна заплакала, Лыткина, по показанию Боковой, сказала ей: «Зря твои слезы, во всем виновата ты, так как ты знала, что я живу с Анатолием, а я как жила, так и буду с ним жить». И тогда Кислова позвала ее к себе на квартиру.

Зачем она позвала Аню к себе? Какой разговор был между ними? Об этом мы ничего не знаем, или, вернее, знаем только со слов Кисловой. Но мы знаем из имеющейся в деле записки Кисловой к Маркову, что она еще до встречи с Аней вызвала его к себе. Она знала, что Марков может прийти к ней в этот же вечер. Следовательно, в план ее действий входило столкнуть их обоих у себя в комнате, сделать так, чтобы Аня была унижена, оскорблена, оттолкнуть ее от Маркова, а может быть, —кто может это знать? — у нее тогда и возник в мыслях дьявольский расчет на то, чтобы слова Ани о похоронах действительно оказались пророческими.

Эта, как мы видели здесь, волевая, настойчивая и коварная девушка могла создать специальные условия для такой реализации.

Вспомним, что еще до того, как была написана записка, которой она вызывает Маркова, Кислова вместе с Боковой устраивает у себя маленький мир; она дает Боковой 50 рублей, и последняя покупает 400 граммов водки, которую эти две молодые девушки здесь же распивают. За выпивкой бывшая и настоящая любовницы Маркова ведут беседу о нем, о его непостоянстве и о его отношениях к Ане Лыткиной.

Во время беседы за выпивкой и закуской происходит странный эпизод, о котором Бокова показала у следователя и несколько подробнее рассказала здесь: Кислова задумчиво взяла со стола этот самый нож и провела его острием по своей руке так, что оставила белую царапину. Бокова спросила ее, что это значит. И Кислова ответила: «Никому нельзя верить». После этого кто-то из них положил нож на стол, кто именно — они обе не помнят.

Но возвратимся к приходу Ани Лыткиной к Кисловой.

Прокурор слепо верит всему, что Кислова находит удобным для себя показывать. Он доверчиво повторяет рассказ Кисловой о том, что инициатива спрятаться в шкаф принадлежала Ане, а не Кисловой и что мысль услышать из шкафа разговор между Татьяной и Марковым также принадлежала Лыткиной. Прокурор верит и тому, что Лыткина будто бы колебалась, куда ей спрятаться, и я вправе в связи с этим спросить Кислову: «А почему шкаф оказался пустым? Почему вы заранее освободила его от вещей?» И я вынужден был бы ответить ей: «Потому что вы заранее подготовили эту провокацию. Вы прекрасно знали о том, что Аня живет с Марковым. Только за час до того она говорила вам, что будет жить с ним и дальше. Только за час до этого она говорила, что любит его и не представляет себе жизни без него. И вы замышляете дьявольский план. Вы уговариваете ее спрятаться в шкафу и оттуда услышать, как близкий ей человек, которого она считает своим мужем, объясняется вам в любви. Вы сами провоцируете этот разговор: вы спрашиваете Маркова, с кем он будет жить — с вами или с Аней. Запертой в шкафу любящей женщине вы устраиваете настоящую пытку.

Получив ответ от Маркова: «Только с тобой, только тебя, ее не люблю», вы требуете: «Так скажи же ей это сам!» — и вы бежите к шкафу и открываете дверцу. Что может быть омерзительнее такого поступка?»

С каким надрывом, с какой душевной травмой выскочила из шкафа Аня Лыткина! В ней уже несколько дней подряд нарастало тревожное настроение. Ее слова о том, что жить без Маркова она не будет, что убьет себя и его, разговор в похоронах — все это свидетельствует об уже ранее начавшемся в ней внутреннем разладе и мыслях о самоубийстве.

Провокация, устроенная Кисловой, была последней каплей, переполнившей чашу переживаний Ани. Слова Маркова, обращенные к ее сопернице, услышанные ею из шкафа, были тяжелым ударом по оскорбленному чувству, непереносимой обидой и разрушением ее надежд. Нараставшая мысль о самоубийстве под страшным впечатлением того, что произошло, претворилась в жизнь.

Для женщины такого типа, для представительницы той среды, которую я уже ранее охарактеризовал, это было психологически понятным выходом из положения. Для Татьяны же это был желанный выход, который она подготовила, идя к своей цели жестокими и гнусными путями.

Лыткина выскочила из шкафа с ножом в руке и страшным голосом крикнула: «Подлец!»—как всегда и везде одинаково показывал Марков. Но и Кислова рассказывала первым людям, спросившим ее в комнате, где еще не остыла покойная, рассказывала врачу скорой помощи Мещериновой, соседу Крашенкову и агенту уголовного розыска Зуеву о том, что Аня зарезалась сама и что нож был раньше на столе.

Так, оно, конечно, и было. И то, что вы, Кислова, будучи привлечены к ответственности и арестованы, стали давать иные показания о том, что видели, как Анатолий и Аня махали руками, как будто дрались, или как в другом месте вы показываете: «их руки были над головами»— это вполне понятно. По существу вы создали обстановку для самоубийства и подсунули ей нож, оставив его на столе перед тем, как она спряталась в шкафу. А может быть, вы ей просто вручили этот нож. И невольно при этом снова хочется спросить вас, почему за два часа до прихода к вам Ани и Маркова вы пробовали лезвие ножа у себя на руке? Вспомните и другое, на чем настаивает Марков, а вы говорите, что не помните, — зачем, как только вошёл к вам Марков, а Аня была уже в шкафу, вы заперли дверь вашей комнаты? Зачем? Невольно напрашивается ответ — вы сделали это потому, что боялись, как бы он не сбежал при появлении Ани. Вы отрезали ему путь к отступлению. И когда он вытащил нож из раны на груди Ани, вы стали отбирать у него этот нож, вы пытались симулировать покушение на самоубийство. Так именно понял вас Марков и, не дав вам ножа, он швырнул его в раскрытую форточку. Это было естественным и понятным движением с его стороны.

Прокурор здесь придавал большое значение вопросу: через десять-пятнадцать или больше минут Марков вызвал скорую помощь. Я не совсем понимаю, почему так много внимания уделялось этому моменту. Марков вел себя именно так, как ведет себя потрясенный ужасом, не повинный в убийстве человек. Увидев, что Аня упала, он, выхватив нож, на котором были следы крови и хлеба, бросается к ней, поднимает платье, ищет рану, а затем, выбежав в коридор, кричит: «Где телефон, там зарезались, я во всем виноват!». Это крик не убийцы, а человека, который на минуту почувствовал всю свою моральную ответственность за то, что произошло, всю пустоту и неприглядность своей жизни, своих поступков. Он понял в эти минуты, что также был виноват в гибели девушки, которая его любила, и, может быть, этот крик был одновременно естественным порывом собственного морального осуждения, сознания своей вины перед покойной и перед советским коллективом. И если это так, то этот крик: «Я во всем виноват!» — говорит о том, что в душе Маркова еще сохранились светлые движения сердца, что не все еще потеряно для него.

Прокурор спросил: а почему Марков вслед за этим дома переоделся? И каждый другой на его месте переоделся бы. Для него, как и для каждого на его месте, было ясно, что, если он находился в комнате, где обнаружен труп женщины со смертельной раной в груди, ему не избежать задержания и расследования.

Марков от первого допроса у следователя и до конца судебного следствия рассказывал все одинаково, без изменений и без провалов памяти. Он рассказал правду о том, что Аня выскочила из шкафа с ножом в руке и зарезалась на глазах у него и Кисловой. А Кислова сказала правду лишь тем, кто первым вошел в ее комнату, когда она лежала возле мертвой Лыткиной. А дальше она лгала, хитрила, изворачивалась. Она утверждала, что не видела, у кого был нож, но видела, как Марков и Аня махали руками, как будто боролись. И здесь на помощь правосудию приходят эксперты, установившие, что рана Лыткиной могла быть нанесена как посторонней рукой, так и ее собственной. В то же время экспертиза констатирует, что нигде на теле покойной не обнаружено никаких признаков борьбы, что было бы вполне естественно, если бы между нею и Марковым происходило то, что описывает Кислова.

Речь прокурора целиком основана на противоречивых показаниях Кисловой, а дальше следуют умозаключения, выводы и предположения при таком уликовом материале вы требуете осуждения Маркова за убийство, якобы совершенное им три года назад, после того как дело было прекращено и ничего нового дополнительным расследованием против Маркова не добыто! Вы взывали к суровому наказанию и закончили свою речь упоминанием о нашей прекрасной столице, о нашей светлой жизни и радостном майском дне.

Да, вы правы, товарищ прокурор. Мы живем в эпоху, когда в нашей стране радостно жить. Мы живем не только настоящим, но и верой в еще более радостное будущее. Ярко светит над нами наше солнце. Не надо же омрачать этот солнечный день и нашу совесть требованием несправедливого приговора.

Я прошу об оправдании Маркова.

Юридическая помощь на всех этапах – от консультации до решения в Вашу пользу и его исполнения.

Еще по теме: